Когда на Карафуто пришли русские, он поначалу немного разволновался, но быстро успокоился – работы было не меньше. Новые хозяева ставили перед ним блестящие хромовые сапоги или ботинки из яловой кожи, просили поставить подметку или починить обветшалую подошву. Светловолосые солдаты, довольно осмотрев обувь, кидали пару монеток на стол. Мен Ха быстро убирал деньги в карман кожаного фартука и садился дальше тачать, прибивать, клеить.
Однажды в его каморку заглянул невысокий паренек. Протянул пару видавших виды сандалий и на корявом корейском языке попросил их отремонтировать. Сапожник оглядел рвущиеся от старости перемычки, заржавевший замок на ремешке и покачал головой:
– Тут ремонтировать нечего. Можно новые ремешки сделать.
Парень взволнованно спросил:
– А дорого будет стоить? – и пояснил:
– Я недавно приехал, подъемные еще не дали.
Мен Ха успокаивающе покивал головой, назвал цену и поинтересовался:
– Откуда же вы приехали?
Парень охотно ответил:
– Из Кызылорды. Мои родители жили в Приморье, в 37 году по решению товарища Сталина корейцев переселили в другие советские республики. Мне десять лет было, когда мы переехали, там я закончил школу. Недавно у нас объявили оргнабор на Карафуто. Мне захотелось сюда приехать, посмотреть, как тут живут люди. Обещали хорошо платить.
Мен Ха слышал, что советская власть перед войной в три дня выселила корейцев, загнала в теплушки, словно скот, и погнала вагоны через всю страну, поэтому, сверив его судьбу со своей, признал в ней что-то родственное и сказал:
– Если денег нет, занесете потом. Сандалии будут готовы завтра.
Парень просиял, забежал на следующий день. Через неделю принес долг и вежливо поблагодарил. Несколько раз он приходил то с порванной сумкой, то с прохудившимися ботинками, и ожидая, пока сапожник стачает крепкие швы, охотно рассказывал о себе. Что его взяли работать переводчиком, что сопки и леса ему больше нравятся, чем бескрайние казахские степи, что люди тут хорошие.
Но однажды он пришел к нему не один. Первым в мастерскую вошел высокий военный в перетянутом портупеей мундире, оглядел закопченные стены и заклеенное бумагой окно и, рубя воздух ладонью, произнес короткую речь. Парень, запинаясь, начал переводить. Он сообщил Мен Ха, что тот должен освободить дом. Что больше тысячи бывших японских поданных выселяются в окрестные деревни, а в их домах будут жить прибывающие с материка советские люди. На этом месте голос его отчего-то сорвался на всхлип, но он быстро оправился под внимательным взглядом военного и, уставившись в угол каморки, повторил – освободить в двухнедельный срок.
Мен Ха растерянно оглядел свою немудрящую обстановку, но послушно принялся собираться. Через две недели, как и было сказано, он точно в назначенный час вынес на улицу небольшой тюк с холостяцкими пожитками, прижимая к себе самое дорогое, что у него было – чемоданчик с инструментами и сумку с кожей. Веселый солдат закинул его узелок в кузов самосвала, сапожник забрался следом и они поехали. Следующей остановкой был дом его односельчанина — Ким Сан Иля, спокойного, рассудительного шахтера. Вот и сейчас он молча вынес несколько тюков, сильным броском швырнул их в кузов. Его жена, совсем тоненькая, качающаяся словно ивовый прутик, за руку вывела из дома сына, к ее спине широким платком была привязана маленькая дочь. Солдат протянул руки из самосвала, чтобы помочь ей залезть через высокий обляпанный грязью борт, но тут случилось странное – соседняя калитка открылась и очень красивая медноволосая женщина выбежала на улицу.
Нежно-зеленый шелковый платок трепетал в ее дрожащих руках. Она оглядела машину, сгруженные тюки, ее глаза остановились на жене Сан Иля. Та смотрела в сторону, упорно не желая встречаться с ней взглядом. Рыжеволосая двинулась к ней, зашла сбоку и повязала шелковый платок на голове малышки, сидящей за спиной матери. Девочка радостно протянула руки и принялась лепетать, да так певуче, словно пела только им понятную песню. Рыжеволосая красотка прижала руку к губам и кинулась обратно в дом. Калитка звонко стукнула щеколдой о забор, мотор самосвала взревел и они поехали дальше.
